Упрямство духа Виктора Франкла.

Путь человека к самому себе лежит через мир (с)

 

У кого есть «Зачем», тот выдержит почти любое «Как» – это гениальное изречение Фридриха Ницше приписывают австрийскому психиатру, психологу Виктору Франклу. И все благодаря его книге-бестселлеру «Сказать жизни – Да!». 

Это самая известная книга выдающегося ученого и психолога, помимо его научных трудов. Она о его опыте в концентрационном лагере. Сегодня это мировой бестселлер с миллионными тиражами. 

За шесть лет книга была переиздана 14 раз; к 1995 г. только в Соединенных Штатах вышло более 9 млн. экземпляров. Труд величайшего ученого нельзя переоценить, 31 его книга переведена на несколько десятков языков, он объехал весь мир, и встречи с ним искали многие выдающиеся люди и сильные мира сего.

 Цитаты Франкла разошлись по миру.

 «Я не побоюсь сказать, что в мире не существует более действенной помощи для выживания даже в самых ужасных условиях, чем знание, что твоя жизнь имеет смысл».

 Благодаря неутомимой лекционной и писательской деятельности Франкла его идеи получили мировое признание. 

Фото: интернет

А благодаря труду Лэнгле возможно стало оценить его личность с самых разных сторон. Это важно, потому что успех Виктора Франкла, популярность и мировая слава – это конгломерат всех его человеческих качеств. 

Потеряв всю семью, он стал подлинным провозвестником нового психотерапевтического направления «психотерапии с человеческим лицом» – направления, основанного, прежде всего, на поисках смысла жизни. Этот метод, история его создания тесно переплетены с историей самого основателя популярного метода.

 Альфрид Лэнгле – автор книги «Виктор Франкл. Портрет»

 В течение ряда лет он был близким другом и учеником Виктора Франкла. В книге Лэнгле описывает яркую жизнь и неординарную личность ученого, отдавая, таким образом, дань своему другу и учителю. И это глубоко личное повествование. 

О карьере врача Франкл мечтал с трех лет, а в четыре года он осознал неизбежность собственной смерти. С тех пор, как он сам признавался, неотрывно думал о том: как прожить осмысленную жизнь, зная, что она в любой момент может оборваться? Именно такими воспоминаниями он делится в своих автобиографических зарисовках. 

Еще он говорил о том, что наше прошлое, в отличие от нас, никогда не умирает, как не умирают и личные достижения и сбывшееся мечты. «Что бы мы ни создали, чему бы ни научились и что бы ни пережили, – все это становится нашим прошлым, – рассуждал Франкл. – Никто и ничто не сможет отменить того, что это было».

Вся его жизнь преисполнена смысла. Все было не зря, все для чего-то… В конце 1920-х и начале 1930-х Виктор Франкл работал в нескольких неврологических и психиатрических клиниках.

 Именно тогда он начал работать над методом логотерапия. 

Гитлеровский режим с первых дней затронул его. Виктор понимал, что в нацистской Австрии его профессиональные возможности будут ограничены, а спокойной жизни наступит конец. И тогда его и его семью ждет депортация. Но пока его работа в неврологическом отделении в еврейском госпитале Ротшильда была нужна режиму, он оставался в относительной безопасности. 

В начале войны он боролся за жизни пациентов – в том числе и за спасение жизни самоубийц, не желавших жить при гитлеровском режиме. Его ассистентка была с ним не согласна в этом вопросе. Ведь спасенные люди вновь вставали перед страшным выбором – жить в невыносимых условиях или умереть. Не обошла эта участь и ее. После того, как Франкл спас свою ассистентку, по сути близкого ему человека, от попытки суицида, она была депортирована в концлагерь.

 Молодой психиатр так и не покинул Вену, хотя в 1941-м неожиданно получил трехнедельную визу в США. Он не мог решиться на какой-либо шаг: или уехать в США и спастись, оставив на произвол судьбу родителей, или остаться вместе с ними, но тогда их всех наверняка бы ждала смерть. Для принятия решения, как он вспоминал, ему понадобилось «указание свыше». В принятии решения сыграла роль не столько любовь к родителям, сколько «напоминание о религиозно-нравственном долге». А надо сказать, что он был достаточно религиозным человеком. У Франкла появилось чувство, что ему нужен знак с небес. Он искал уединения в одиночных прогулках, прокручивая варианты решения вновь и вновь. Однажды он проходил мимо Собора св. Стефана. Из храма доносились звуки органа. Прикрыв портфелем желтую звезду, он вошел и никем не замеченный остался в соборе.

 С этим ожиданием метафизического знака Франкл вернулся домой. И здесь он увидел небольшой кусок мрамора, который вызвал его удивление и вопросы. Отец ответил, что этот невзрачный кусочек мрамора остался на месте самой большой из шести венских синагог, сожженных в «хрустальную ночь». 

По воспоминаниям самого Виктора Франкла: «Кусок мрамора — часть плиты со словами Завета. Если тебе интересно, могу даже сказать, к которой из десяти заповедей относится высеченная здесь древнееврейская буква. Есть только одна заповедь, которая с нее начинается». «А именно?\» — настаиваю я. И отец отвечает: «Почитай отца своего и мать свою, чтобы продлились дни твои на земле...» Так я остался «на земле» с моими родителями и просрочил визу». 

Семья Франкла попала в концлагерь Терезиенштадт. Избежала этой участи только сестра, она успела уехать в Мексику. Брата схватили при попытке выехать из Австрии, и в концлагере он оказался раньше своей семьи. Жена Франкла, Тилли, работала в том же лагере на слюдяной фабрике. Отец – Габриэль Франкл скончался в 1943-ем, в 81 год, от недоедания и пневмонии. Примечательно, что Франклу удалось пронести в лагерь ампулу с морфием, тем самым облегчив его предсмертные страдания. Мать погибла в газовой камере гораздо позже, в октябре 1944 г., когда сам Виктор с женой уже были отправлены в Аушвиц. И это далеко не единственное экзистенциальное переживание, которое ему пришлось пережить в это время. 

Однажды на вечерней поверке Франкла по неизвестной причине направили на сортировочный транспорт. Это означало направление в газовую камеру. Никто из попавших на этот транспорт живым не возвращался. Что он мог предпринять? Ему приходили в голову страшные по своей сути мысли: например броситься на проволоку, избежав таким образом страшной участи. Но как он мог? Он, который всегда боролся против осознанного лишения себя жизни? Прежде всего, он попрощался с матерью. (Отца уже не было в живых). Затем попрощался с женой. Потом направился к воротам, чтобы оттуда последний раз увидеть закат. И пока он шел, к нему пришло осознание, что он уже совершил все, что мог. Тяжелейшее испытание и осознание конечности собственной жизни помогло появлению «надежды на надежду», особый такой вид спокойствия… и он смог допустить, «пускай только теоретически, но все-таки всегда остается шанс, что я выживу». 

«Просто дать быть всему, что происходит, больше не обманывать себя, а некоторым образом — исходя из последнего достоинства — ждать; не исключать никакой возможности, включать любой шанс. Мне как раз кажется, что я в решающие мгновения в концлагере поступал именно так. В Освенциме я естественным образом вынужден был учитывать, что в любой момент могу отправиться в газовую камеру. Но в диалогах с самим собой я как-то никогда не переставал признавать, что — пускай только теоретически, но все-таки всегда остается шанс, что я выживу. Вот что я подразумеваю под “оставлять все возможности открытыми”. Быть слишком гордым, чтобы сказать: я больше не участвую, я сдаюсь. Быть слишком гордым\ Посмотрим, чего еще хочет от меня эта дерьмовая жизнь. Посмотрим. То есть — отнюдь не видеть ситуацию в бог знает каком розовом свете, а просто: посмотрим, чего еще хочет от меня эта дерьмовая жизнь». 

В книге Лэнгле приводит дословный диалог со своим другом: «Лэнгле: Однако я хотел бы еще добавить, что чисто теоретически сохраняется шанс выжить. Я чувствую необходимость это добавить. Франкл:— ответственность\ Тут вступает в игру ответственность. В ту минуту, когда я признаю, что есть шанс остаться в живых, я неизбежно беру на себя ответственность не упустить своего шанса (например, проскользнуть в эшелон, заметив, что он идет в лагерь, где нет газовых камер)» 

Так оно и вышло. На следующее утро этап просто не состоялся. Франкл так никогда и не узнал, почему его отменили — в первый и единственный раз. Для него это событие стало значимым подтверждением верности описанной позиции открытости и реалистичности: «Пока что-то не произошло, все еще может сложиться иначе». 

После войны в беседе с психиатром Паулем Поляком он делился своими переживаниями: «Такие испытания должны иметь смысл», – говорил он. 

Друзья уговорили его написать об этом опыте книгу, чтобы «исцелить душевную травму». Работа давалась нелегко. Ради нее ему пришлось пожертвовать своим увлечением скалолазанием и альпинизмом.

Фотография, около 1950 года. 
 Источник:https://disgustingmen.com/blog/viktor-frankl-kak-evrejskij-psihiatr/

Но эта работа придавала смысл жизни, высвечивая лишения, как необходимый этап, пусть и жуткий в своей обнаженности. В 1946 году Виктором Франклом были написаны две книги, «Врачебное душепопечение» и «Психолог в концентрационном лагере». 

Во «Врачебном душепопечении» были представлены основные положения логотерапии. У книги «Психолог в концентрационном лагере» история совсем иная. Франкл решил «опубликовать ее анонимно, чтобы иметь возможность позволить себе быть откровенным». Книга была уже отправлена в печать, когда друзья уговорили его «взять на себя ответственность за ее содержание, подписавшись собственным именем».

Но первая книга все же вышла без имени автора. Продавалась она тяжело. В 1956 году она уже была переведена на английский и вышла в издательстве Beacon Press в Бостоне под названием From Death Camp to Existentialism. Этому варианту повезло больше. Впоследствии книгу выпускали еще несколько раз. Это потрясающая по глубине переживаний книга человека, который исцелял раны, нанесенные жизнью, и на собственном опыте убедился в действенности своего метода. Эта книга о силе духа и о том, какое чудовищное зло мы способны причинять друг другу. И еще она о том, что страдание можно встречать стойко. 

«Человек может лишиться всего в один момент. Последнее, что у него остается – свобода выбирать, как вести себя даже в самых ужасных обстоятельствах». 

Все время задаюсь вопросом, как могло произойти так, что идеология нацизма смогла получить такое массовое распространение? Целые нации воспринимали ее как новую реальность, как данность и считали это нормой. «Ничего страшного, – отвечали «люди», творившие зверства, – я просто исполняю приказ». Нацистский аппарат функционировал как стандартная бюрократическая машина – и эта «нормальность» больше всего сбивает с толку. 

Можно сколько угодно вопрошать Вселенную: «Как же так?». Ответы лежат на поверхности. Разве бы нацизм смог существовать, если бы послушание и следование долгу не укоренилось в людях столь глубоко? Если бы у них присутствовало бы критическое мышление и ответственность за свою жизнь? Если бы они подвергли сомнению бесчеловечные приказы свыше? Если бы они не пошли по пути слепого повиновения? 

Зигмунт Бауман, британский социолог, рассуждал: «Невыразимый ужас, пронизывающий нашу коллективную память о холокосте, является следствием гнетущего подозрения, что холокост может оказаться не просто аномалией, не просто отклонением от прямого пути прогресса и не просто раковой опухолью на здоровом теле цивилизованного общества... В Холокосте "как в капле воды" можно увидеть отражение того, на что способны современное общество и цивилизация с их "эффективностью", логикой и рационализмом. С их "нормальностью", в конце концов». 

Ну и напоследок. Бауман подчеркивал: «Ни один из факторов, благодаря которым Холокост стал возможен, не устранен из жизни современного общества». 

В общем, люди, будьте бдительны!

Таинственный узор в прозе Дмитрия Лагутина

 Многие критики и литераторы говорят, что сегодня литературы в России нет. Это раньше, по выражению В. Г. Белинского, «Гоголи у нас росли как грибы…».

Не все так однозначно. Есть сегодня достаточно молодой и перспективный писатель – Дмитрий Лагутин. Особенность его прозы в том, что рассказы, написанные рукой мастера жизненных историй очень личные. Они затрагивают темы детства и взросления. Мотивы сна и воспоминаний способствуют мифологичности его повестей и рассказов. 

Последние его награды (а их у него есть) – победа в номинации «Проза» на Слете молодых литераторов в 2019, который состоялся в Большом Болдине и победа в номинации «Проза» V Международного творческого конкурса «Всемирный Пушкин» в 2021 году, который так же состоялся в Большом Болдине. 

Жизнь порой причудливей любого сценария...

Система линз и зеркал в творчестве Дмитрия Лагутина.

Повесть «Степная, 1» о взрослении, о студенчестве. Она, как и повесть «Обруч медный», вошла в сборник «Олово» (вышел  в 2020). 

Сам автор говорит: «Две повести, включенные в сборник, представляют собой систему линз и зеркал, в которых отражаются прошлое и настоящее, вымысел и реальность, суета и вечность; в которых сквозь пелену рутины мерцает таинственный узор человеческой судьбы».

Время студенчества – славное, в какой-то степени даже легкомысленное время  («Легкомыслие! – Милый грех, милый спутник…»). Многие узнают в одних героях повести знакомых или своих преподавателей, в других — самих себя, кто-то, возможно, просто вспомнит незабываемую атмосферу Alma mater. 

Меня толкали, задевали, оттоптали все туфли, но я держался и уже не боялся утонуть. Даже получалось вычленять из грохота волн отдельные реплики.

– Гражданское!

– Диплом!

– Конференция!

– Семинар!

Жанр campus novel (университетский роман) стал литературным трендом в середине прошлого века. Это и Донна Тартт с «Тайной историей», и Чарлз Перси Сноус с «Наставниками», и Джон Уильямс и многие, многие другие. 

Итак. Действие повести «Степная, 1» происходит в одном из корпусов юрфака университета. Фабула – встреча начинающего студента (повествователь) со своим наставником – преподавателем Павлом Александровичем, он же директор Центра правовой помощи. Здесь и переживания героя -первокурсника (а там ли я нахожусь, а так ли мне нужна эта непонятная наука юриспруденция).

Все дело в том, что в какой-то момент, проползая жуком по второму курсу, я решил, что юриспруденция – это не мое, что взявшись за нее, я, наверное, совершил ошибку, что надо было идти на какой-нибудь там иняз или истфак. Но я был нерешительным – и, буду честен, довольно апатичным – молодым человеком и оправдывал себя поговоркой про грузди и кузов и про «стерпится-слюбится» – и все в этом роде.

После возникает заинтересованность и увлеченность юридической наукой, начинает нравиться работа в правовом центре. …центр правовой помощи на два года стал для меня домом родным – и именно благодаря нему я после четвертого курса оказался в состоянии прилично трудоустроиться, оформив заветное «свободное посещение».

Основной клиентурой были бабульки, которым, понятно, не с руки разоряться на маститых юристов. 

Действие развивается согласно канонам классического повествования. А вот потом…

Потом преподаватель юридической дисциплины оказывается довольно успешным литератором, его фантастические рассказы печатаются в журналах и имеют успех среди заинтересованной публики. И тут в жизни героя возникает некий диссонанс: с одной стороны -  юриспруденция (наука без эмоциональных сухих фактов), а с другой – литература (как средство развития эмоционального интеллекта). Удивительно, но эти две несочетаемых дисциплины вполне себе мирно уживаются. 

Некоторые называют главного героя кафкианским парнем в условиях современной действительности. Эдакий загадочный и неоднозначный персонаж, склонный к размышлениям, озабоченный своим душевным состоянием и состоянием мира. 

Самое интересное, что это не придуманный сюжет. Все так или почти так происходило в студенческой жизни Дмитрия Лагутина. Автобиографические мотивы повести достаточно сильны. 

Дмитрий Лагутин. Фото:интернет

В повести несколько реперных точек. Это деятельная жизнь героя в правовом центре, где бурлит своя жизнь, разворачиваются события, студенты набираются опыта, отмечают дни рождения, общаются, дружат. 

Это открытие того факта, что преподаватель юрфака пишет фантастические рассказы и повести. И не просто пишет, а еще  и издает. Последний рассказ прочитанный в журнале героем  «перевернул что-то в моей душе… И меня аж проняло. Дочитал, положил журнал на стол, сижу, молчу. Не покидало ощущение, будто я заглянул в глубокий колодец».

Это и поездка в Турцию, где происходит встреча со «странным дедушкой», своего рода гуру по мирам фантастики. А далее разрыв с однокашниками, работа, свободное посещение университета, начало настоящей взрослой жизни.

Легкий современный слог, не перегруженный деепричастными оборотами и всяческой заумью. Беспафосно и захватывающе автор рассказывает о том, что переживает большинство студентов, встав на путь самостоятельного выбора. Полное погружение в описываемую реальность. Море (целое!) эмоций, впечатлений, воспоминаний. 

Alma mater – сакральное явление моей жизни. Для человека всегда естественно идеализировать свое прошлое. Оно может и не плохо. Ностальгия в сочетании с умеренным оптимизмом –  вещь достаточно бомбическая мощная, чтобы дать силы с оптимизмом двигаться дальше. 

Атмосфера студенческой жизни передана настолько точно, правдоподобно, что хоть иди туда в прошлую свою студенческую жизнь и проверяй, а так ли все было на самом деле? Или даже лучше? Одним словом, меня «проняло». И описание природы только подчеркивает настроение героя и мое, собственно, тоже.

Я смотрел в окно. Поле лежало прямо передо мной – широкое, нежно-зеленое, трава весело вздрагивала от ветра. Я представил себе этот апрельский ветер – еще прохладный, острый, но уже напоминающий о лете.

Ветер, напоминающий о лете.
Фото: Наталья Зырянова

Конец размытый, не определенный… впереди новая жизнь, а уж как она сложится – это ж еще и постараться надо. Одним словом все так, как я люблю.

Никого не было. Вокруг меня клубилась густая беззвучная белизна, уплывающая вдаль и выгибающаяся шатром. Хотелось коснуться этой белизны, втянуться в нее, полететь сквозь нее.

Я с минуту еще стоял, раздумывая: в какую сторону пойти, чтобы вернуться?

Наконец решился – и пошел.

Вот думаю такого автора и критиковать то как-то и не с руки… Но по моему скромному мнению, лучшим последним предложением повести было бы следующее:

"Заканчивался теплый сентябрь тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Альтернативная история".

Есть еще одним рассказ, который цепляет за живое, зовет… куда только? Не отпускает. К которому хочется возвращаться, перечитывать, который каждый раз в тебе открывает что-то новое.. «Дядя Север» (Нева, 9, 2018). От названия уже веет теплотой. Это один из самых моих любимых рассказов Дмитрия Лагунова.

В рассказе мальчик, под влиянием историй своего дяди, «грезит севером». Ему даже «снились необозримые пёстрые дали, северное сияние, усталые великаны-горы. Красивые сильные люди обжигали губы кипятком и улыбались снегопаду, кузнец Илья громыхал молотом и щурился от летящих искр…». 

Север.Баренцево море.
Фото: Татьяна Евтехова

Дядя, приезжая в гости к брату, всегда рассказывал детям удивительные истории о Севере. 

За дядиным басом слышался нам вой холодного ветра; дым от трубки, уползавший к крыше, казался вздохами затухающего костра, а ее огонек — угольком печи. Из серых дядиных глаз на нас смотрела снежная ширь — угрюмая и загадочная.

— Ты для них не дядя Игорь, — шутил отец, — а дядя Север.

В каждом из нас (почти в каждом, я надеюсь) есть такое место, где живет детство. Именно оно определяет течение всей последующей взрослой жизни.

Холодные дали не ушли из моего сердца, но просочились в какую-то сокровенную его глубину, – не исчезая из виду, но и не притягивая к себе особенного внимания. 

Не менее интересен и сам образ севера в рассказе, кажущийся загадочным, мифическим, особенным:

Север — чудный, далекий — казался нам удивительным, небывалым, фантастическим краем. Там жили приключения и загадки, туда отправлялись самые смелые, самые мужественные, самые ловкие, они создавали там свое, особое государство, живущее по своим, особым законам, о которых здесь знают только из книг. 

Образ Севера в рассказе как своеобразный лейтмотив, как один из главных героев, по мере повествования становится нарицательным. Своего рода дзен.

В общем, о «Дяде Севере» лучше не рассказывать, его лучше читать, впитывая в себя каждую строчку. У меня создалось впечатление, что Север — это не место, а состояние души.

Север. Вот прямо настоящий. Баренцево море.
Фото: Татьяна Евтехова

Автор о рассказе: «Что же касается Дяди Севера, то это персонаж сугубо вымышленный — и, как и Спица (рассказ «Спица») в каком-то смысле для меня «идеальный». Я писал рассказ на конкурс о севере — но так как на севере не был и сказать о нем мне, по сути, нечего, то и решил вместо того, чтобы в тексте «ехать» на север, «привезти» север к себе — в виде персонажа, который воплощал бы чудесный край лично для меня и с которым — это я понял по ходу написания — я бы сам хотел быть знаком в детстве». 

Рассказы Лагутина так естественны, так хороши, говоря словами Достоевского: «Все произошло так просто и натурально, как только может происходить в самом деле; возьмись за это дело романист, он наплетет небылиц и невероятностей». 

Так как обстоят дела с системой линз и зеркал у Дмитрия Лагутина? Все просто. Через призму вымысла и реальности, через описание простых (на первый взгляд) жизненных историй мерцает особый свет, который не позволяет нам забыть, что мы человеки.

 А Клото, между тем, плетет и плетет нить человеческих судеб…

Сумеречный ангел русской поэзии

...Сначала мне было досадно, что современники

не понимают моих стихов, даже те, которые хвалят.

Поглядел я, поглядел на своих современников,

да и махнул рукой. Ничего, поймут потомки... Юрий Кузнецов

Юрий Кузнецов – это одно из самых ярких и загадочных явлений в русской поэзии второй половины XX века. Его «Молитва» практически завещание поэта.

На голом острове растет чертополох.

Когда-то старцы жили там — остался вздох.

Их много было на челне… По воле волн

Прибило к берегу не всех — разбился челн.

Спросил один чрез много лет: — А сколько нас?

— А сколько б ни было, все тут, — был общий глас.

Их было трое, видит Бог. Всё видит Бог.

Но не умел из них никто считать до трех.

Молились Богу просто так сквозь дождь и снег:

— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех!

Но дни летели, годы шли, и на тот свет

Сошли два сивых старика — простыл и след.

Один остался дотлевать, сухой, как трут:

— Они со мной. Они в земле. Они все тут.

Себя забыл он самого. Всё ох да ох.

Всё выдул ветер из него — остался вздох.

Свой вздох он Богу возносил сквозь дождь и снег:

— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех!

Мир во гресех послал корабль в морскую даль,

Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.

Насела буря на него — не продохнуть,

И он дал течь, и он дал крен и стал тонуть.

Но увидала пара глаз на корабле:

Не то костер, не то звезда зажглась во мгле.

Соленый волк взревел: — Иду валить норд-ост!

Бывали знаки мудреней, но этот прост.

Пройдя, как смерть, водоворот меж тесных скал,

Прибился к берегу корабль и в бухте стал.

И буря стихла. Поутру шел дождь и снег,

Морские ухари сошли на голый брег.

Они на гору взобрались — а там сидел

Один оборванный старик и вдаль глядел.

— Ты что здесь делаешь, глупой? — Молюсь за всех.

И произнес трикрат свой стих сквозь дождь и снег.

— Не знаешь ты святых молитв, — сказали так.

— Молюсь, как ведаю, — вздохнул глупой простак.

Они молитву "Отче наш" прочли трикрат.

Старик запомнил наизусть. Старик был рад.

Они пошли на корабле в морскую даль,

Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.

Но увидали все, кто был на корабле:

Бежит отшельник по воде, как по земле.

— Остановитесь! — им кричит. — Помилуй Бог,

Молитву вашу я забыл. Совсем стал плох.

— Святой! — вскричали все, кто был на корабле.

— Ходить он может по воде, как по земле.

Его молитва, как звезда, в ту ночь зажглась…

Молись, как прежде! — был таков их общий глас.

Они ушли на корабле в морскую даль,

Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.

На голом острове растет чертополох.

Когда-то старцы жили там — остался вздох.

Как прежде, молится сей вздох сквозь дождь и снег;

— Ты в небесех — мы во гресех — помилуй всех.

Кузнецов написал «Молитву»  за девять дней до смерти. Именно поздний Кузнецов – это мудрость и верность своим взглядам и идеалам, «сумеречный ангел русской поэзии» и  «самый трагический поэт России».

Юрий Кузнецов – это мое открытие года. Его называют великим русским поэтом. И все же в истории он остался фигурой загадочной, легендарной. 

Он родился на просторах вольных степей русского Юга - ст.Ленинградская (бывшее куренное селение Уманское - одно из первых мест переселения черноморских казаков). До 19 лет жил в Краснодарском крае . "Невероятное" рождение "необычного ребенка" семье Кузнецовых предсказала астраханская гадалка летом 1917 года. Год 1941 оказался годом - символом в судьбе Юрия Кузнецова.

Фото: интернет

Военные воспоминания очевидцев и смерть отца, погибшего на Сапун-горе в 1944 году в битве за Севастополь оставили неизгладимый след в его душе. 

Фото: интернет

Отцу Юрий Кузнецов посвятил одно из самых мощных стихотворений, до сих пор вызывавшее множество споров.

Я пил из черепа отца

За правду на земле,

За сказку русского лица

И верный путь во мгле.

Вставали солнце и луна

И чокались со мной.

И повторял я имена,

Забытые землей.

Именно за образ пития из черепа отца так долго «склоняли» его критики 1970—1980-х годов, Нравственна или безнравственна эта строчка, вопрошали они? Наконец решили, что восьмистишие стоит считать выражением скорби…Хотя , я думаю, это гораздо больше, чем скорбь, это крик души, это разрыв всех шаблонов, это живая кровоточащая плоть.

Есть и иные стихи. Юрия Кузнецова. Которым свойственна тональность и интонация баллады. С помощью притчи он выражает волнующие его мысли, пи этом часто обращается к снам, мифам, к фантастике. " Сны тоже реальность, - говорил он, - но особого рода. В моем творчестве много сновидческих образов".И такие стихи звучат уже не набатом, а напевно, неторопливо, размеренно…

Например «Сказание о Сергии Радонежском» начинается так 

Храни тебя чёт, коли ты не свернул

В терновник, заслышав неистовый гул,

Храни тебя нечет!

Уйдёшь от подковы, копыто найдёт,

Угнёшься от ворона, волк разорвёт,

А буря размечет…

Конец 1950-х ознаменовался для поэта поэтическими удачами. Яркие образы, зримые метафоры в стихах:

И снова за прибрежными деревьями

Выщипывает лошадь тень свою.

Сам Юрий Кузнецов говорит об этом: «Переносный смысл метафоры – это призрак. Я хотел оживить призрак. То же самое было у Есенина:

В саду горит костёр рябины красной,

Но никого не может он согреть…»

Кстати, о классиках. Юрий Кузнецов говорил достаточно смело и критически о многих признанных поэтах и писателях. Много споров вел с друзьями о творчестве Пушкина. Всегда имел свою точку зрения, отличную от большинства. Ну, это так, к слову.

Цепляющим стихотворением для меня стало «Отсутствие». Такое лирическое «зависание» над моментом.

Ты придёшь, не застанешь меня

И заплачешь, заплачешь.

В подстаканнике чай, догорая,

Чадит и чадит.

Стул в моём пиджаке

Тебя сзади обнимет за плечи,

А когда ты приляжешь,

Он рядом всю ночь просидит…

Фото: Интернет

Но это еще не весь Юрий Кузнецов. Есть еще и религиозные поэмы. Например, поэмы о Христе, О них литераторы стараются не говорить, их стараются не обсуждать. Дескать, достаточно спорен такой ортодоксально религиозный подход к литературе. Уж очень там тонкая грань между словом, мыслью и опытом. На мой непрофессиональный взгляд (ибо я всего навсегда читатель) это духовный подвиг поэта, который взялся на самом деле, нет, не за поэтическое переложение Евангелия, а поэтическое изложение жизни Иисуса Христа. Это его духовные искания в уже зрелом возрасте. И поэма «Путь Христа» это путь ко Христу самого поэта. 

"Памятью детства навеяна эта поэма

Встань и сияй надо мною , Звезда Вифлеема!

Знаменьем крестным окстил я бумагу. Пора!

Бездна прозрачна. Нечистые прочь от пера!..."

И если ранние стихи поэта стихи от стихии, то стихи Кузнецова позднего от искры Божьей.

Кузнецов в период работы над поэмой «Путь Христа» говорил: «Поэзия не поддаётся определению. Она тайна. Легче схватить момент её зарождения. Вот мнение Гегеля: «Поэзия возникла впервые, когда человек решил высказаться»… Бог сотворил человека из земного праха и вдохнул в него свою малую частицу – творческую искру. Эта Божья искра и есть дар поэзии. …творцами мирового эпоса были певцы. Естественно предположить, что первыми певцами были ангелы. Они пели хвалу Богу». 

И еще:

«...Всё, что я создал, я создал не благодаря, а вопреки. Я всегда встречал глухое или прямое сопротивление. Я не из тех поэтов, о которых можно сказать: «Его биография — в его стихах». О, как раз я выпрыгивал из себя. И, считай, почти всегда, на каждом шагу. Конечно, в своей лирике я выражал себя. Но не только. Я часто глядел на себя со стороны. Что старая кожа для змеи? Что покинутое тело для души? У неё другие возможности. Моя мысль большей частью всегда оставалась «за» словом. Мне хватало сноровки схватить словом только хвост мысли, а силы хватало на то, чтоб удержать её за хвост. «Мысль изречённая есть ложь». Вот эта ложь и есть хвост мысли, а сама мысль трепещет и рвётся за пределами слова. Хорошо, если эта мысль — жар-птица, а ну как — змея: обернётся и ужалит из своей трансцендентности!..»

Сейчас пытаюсь вспомнить, какое слово или образ так поразили меня?... чем зацепили его стихи? … с какого момента началось знакомство с творчеством и погружение в его поэтический мир? Он для меня раскрылся как бы невзначай, без подготовки. (Хотя в какой связи находятся случайности и закономерности?). Особенно ярко запомнилось начало творческого пути Юрия Кузнецова. Мистика и знаки. Неотвратимость судьбы. Это как невозможность отказаться от дара неумолимой Клото. Необходимость пройти все предначертанные этапы судьбы – тяжелая атмосфера Великой Отечественной, потеря отца, Карибский кризис –  чтобы стать поистине гениальным и всезнающим. И если не все, то многое. 

Особенно важным для меня открытием стало его умение замечать связь, казалось бы, не связующих моментов. Например, когда в лирических стихах преобладают разочарования вместо восторженности и печаль от осознания конечности всего сущего, то это, как ни странно, и о любви тоже…

В свою образную картину мира можно включить многое. Например, верность своим взглядам и идеалам. Ведь иногда яростно спорить, отстаивать свои убеждения, собственно и не к чему. «Поглядел я, поглядел на своих современников, да и махнул рукой».

«Семнадцать левых сапог». Книги, которые вдохновляют.

 

Хочешь быть мастером, макай свое перо в правду. Ничем другим больше не удивишь. Василий Шукшин

Более 50 лет назад, в 1967-м, в Дагестанском книжном издательстве увидел свет первый роман Вацлава Михальского «Семнадцать левых сапог», написанный в 1964–1966 гг. Многие знают его по экранизации. Фильм снят Ильей Гуриным в 1991 году. В главной роли Иван Лапиков, гениально создавший образ бывшего солдата второй мировой, сейчас сторожа провинциальной больницы, которому приходится жить после войны под чужим именем.

Фото: Кадры из фильма

Фото: Кадры из фильма

54 года жизни для романа. Много это или мало?.. Если учесть полстолетия неугасающего внимания со стороны читателя, это невероятно много! Далеко не все книги других авторов, написанные в этот период, оказались столь жизнеспособными.

Фото: Интернет

Удивителен тот факт, что роман вообще прошел в печать. По свидетельству самого Вацлава Михальского — это произошло отчасти по недосмотру цензуры, отчасти благодаря помощи неравнодушных людей, кто понимал важность поднятой темы. Критика, однако, хранила молчание. Это и понятно. «Соединить вместе два “плена”, два лагеря, два варианта колючей проволоки: сталинский и гитлеровский – это для тогдашней цензуры было дерзостью запредельной, немыслимой!», – мнение Льва Аннинского.

Фото: Вацлав Михальский. Фото Интернет

Роман о судьбах людей прошлого века. А по сути – перекличка с днем сегодняшним. Ибо роман вне времени. О духе всепобеждающем, о преодолении, об осмыслении – за каждым словом Вацлава Михальского преодоление боли, сила и любовь к жизни. Роман о правде, которая вопреки. Вопреки цензуре роман становится доступным для читателя. 

Сюжет. Алексей Зыков 17 лет живет под чужим именем. Совершив побег и оставшись в живых после Освенцима,  он автоматически становится «врагом народа», потому что «хорошие солдаты в плен не попадают». И попадает уже в советский концлагерь. Снова бежит, потому что «а если б не убежал, то помер бы от обиды». Смертельной обиды на тех, кто обрёк своих защитников на смерть и забвение. В побеге повреждает ногу, но мир не без добрых людей. Его подобрал врач, сделал операцию – ногу пришлось отнять, помог оформить документы на имя Адама Степановича.  И он продолжает жить уже под чужим именем, работая в провинциальном городе.

Много лет прожил он в этом городе тихо и неприметно и надеялся умереть неузнанным.

Но у жизни на него другие планы... 

Кадр из фильма 

Почему же этот роман и сегодня так актуален? Цепляет за живое?... Поднимает животрепещущие вопросы?… Например, брать ответственность на себя и принимать непростые решения, отвечать самим на экзистенциальные вопросы. Много ли из нас сегодня  способны на это?.. Вопрос, думаю, останется без ответа. Ибо он очевиден.

Каждый проживает свою жизнь как умеет, сообразно своим представлениям о правде и лжи. И заполнена она бывает радостями и печалями, потерями и приобретениями… А зримым итогом жизни часто становятся лишь сапоги в старом сундуке да какая-нибудь старая лампа… Надо признать и это итог. 

Прошло более 50 лет со дня выхода романа в свет, но он написан как будто сегодня. Уверенной рукой настоящего мастера. Мастера, что макает свое перо в правду.

Чай с дальневосточным размахом.

 И да. Такой чай есть. У него много имен. «Шаманский чай», «бурятский жень-шень», «белое крыло», душистый багульник и «сагандайль». Его пьют на Дальнем Востоке, в Сибири,  на Алтае, в Монголии и Тибете. О его воздействии на организм человека ходят легенды: тибетские мудрецы утверждают, что отвар саган-дайля продлевает жизнь, а в Бурятии этот чай традиционно пьют шаманы. Мы не шаманы (кстати, жаль…), но попробовать его стоит. 

Фото: Интернет

В 17 веке это растение уже было известно как целебное.  Жил в то время монгольский исследователь и врачеватель Жамбалдоржи. Так вот. В трактате по тибетской медицине «Дзейцхар Мигчан» он упоминает саган-дайля, называя сие растение «да-ли» и рекомендуя собирать листья и цветы белого (но не розового) цвета. А в 18 веке о вечнозеленом кусте написал немецкий врач и ботаник Иоганн Георг Гмелин, путешествовавший по Сибири в составе Второй Камчатской экспедиции 1733-1743 годов. Позже он издал пособие «Флора Сибири» в 8 томах с собственными рисунками, в том числе рисунком цветка саган-дайли.

Научное название этого растения – рододендрон Адамса. Назван он был в честь знаменитого естествоиспытателя, зоолога и ботаника Михаила Ивановича (Иоганна Михаила Фридриха) Адамса, впервые описавшего множество растений Восточной Сибири.

Фото: Интернет

Вкус чая травянистый, c легкой полынной горечью и хвойными нотками. В нем также чувствуются нотки земляники, чабреца и барбариса.

Итак. Завариваем  «шаманский чай». 

Заваривают его так же, как и обычный чай. То есть классическим способом: в чистом виде и в смешанном – например, с зеленым или черным чаем, другими травами или кусочками ягод и фруктов. Для приготовления напитка необходим 1-4 листа на 350 мл. горячей воды (температура 80-90 градусов). Отвар настаивается в чайнике 6-7 минут. При желании, его можно подсластить медом или сахаром.

Можно заваривать его и как китайский чай, то есть  проливами. Пропорции: 6-7 грамм сухих листьев на 200 мл. горячей воды. Завариваться таким способом чай будет 2-3 секунды. Листья выдерживают, не теряя вкуса, но меняя вкусовые характеристики, до 7 проливов.

Чай дает бодрость, силу духа и прочие прелести для оздоровления вас любимых. Его не рекомендуется пить постоянно. Вы же не собираетесь в дальний поход, чтобы без устали покрывать тысячи миль? Знающие люди говорят, что пить его лучше всего утром, не более 1 чашки в день. Как по мне, так лучше всего ориентироваться на собственные вкусовые пристрастия и ощущения. 

Не забудьте к чаю взять хорошее настроение и интересную книгу. Поверьте, чай того стоит!

Василий Авченко: Дальний Восток. Иероглиф пространства. Уроки географии и демографии.

Василий Авченко достиг аномальных успехов на выбранном им пути: он пишет нон-фикшн, он певец рыб, праворуких машин, Владивостока, русской истории, странных и увлекательных парадоксов бытия, национальной кухни, национальной езды, национальной географии/

Захар Прилепин

На сегодняшний день Василий Авченко – самая заметная писательская фигура во Владивостоке, да и не только. Его книги входят в «длинные» и «короткие» списки крупных литературных премий. В 2019 году он получил премию имени В.К. Арсеньева «За вклад в развитие современной культуры Дальнего Востока».

Читатели знают его по книге «Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке», написанной в соавторстве с Алексеем Коровашко. Любопытный курьез. Как рассказывал об этом Василий Авченко: "Некоторые у нас спрашивают на полном серьезе: «Вы что, написали книгу о создателе Масяни?" (Олег Куваев - художник, автор популярного мультсериала «Масяня»). С удивлением узнал, что некоторые начитанные, образованные люди, столичные филологи с учеными степенями узнали о существовании писателя Олега Куваева (1934-1975) из замечательной рецензии на нашу книгу Галины Юзефович". 

Для поколений  60-70-х Олег Куваев был знаковой фигурой, а его книга (теперь бы ее назвали бестселлером) практически катехизисом. Многие из сегодняшних читателей узнали о Олеге Куваеве, посмотрев созданный по его книге фильм «Территория» (режиссер Александр Мельник).

Но я сейчас о Дальнем Востоке. Этот роман состоит из нескольких блоков, каждый из которых посвящен своей теме. «Акватория: человеки и пароходы» —здесь про океан, про суда и корабли. И про людей моря — морская профессия в тех краях одна из главных, смыслообразующих. «Небо. Люди с крыльями» — это небо, самолеты, летчики. «Редкие земли. Сокровенное» — камни и руды, геология и Дальстрой. «Огонь на сопках Маньчжурии» — военная история региона: амурские волны, маньчжурские сопки. «Слова» — о культурном осмыслении региона. Лучшая часть в книге.

Фото: Интернет

Аннотация к «Иероглифу пространства» начинается словами: "Мы до сих пор не знаем, что такое Дальний Восток". Дальний Восток – для многих это воображаемая территория, то ли это Сибирь, то ли Заполярье … ну то есть где – то там. Мы там не были и вряд ли в ближайшем времени будем. Слишком далеко. Более девяти тысяч километров от Москвы. И эта недосягаемость придает особое очарование, долю романтизма и тоску о несбывшихся надеждах.

Освоение Дальнего Востока потрясает своим размахом и героизмом.

Фото: Интернет. Переселенцы из-за Урала на берегу Амура.
Благовещенск. Начало XX века

Всю свою жизнь Василий Олегович рассказывает про малую родину и делает это великолепно. Он искренне любит эту территорию, он невообразимо много про нее знает. И пишет с таким чувством, тонким лиризмом и любовью, что начинаешь испытывать любовь к этому краю, пусть и по переписке. 

Почти тропические заросли,: лианы, пробковое дерево, рододендроны. В море мелькают головы нерп и колышутся поплавки, сорванные штормом с корейских сетей.

Начинаешь бредить дорогами, которые итак тебе близки гораздо больше, чем ты сам об этом думаешь. 

Дорога — национальная идея России, важная составляющая нашей ДНК. Русская дорога — жанр, до которого далеко легкомысленным западным травелогам. Наш травелог — это Радищев, душа которого „страданиями человечества уязвлена стала“, едва он отъехал от столицы; Гончаров, дошедший на фрегате „Паллада“ до Японии и едва не увязший в Сибири на обратном пути домой; Чехов, стремившийся на каторжный Сахалин и Русско японскую войну. Даже если взять подмосковную электричку, выйдет экзистенциальный кошмар ерофеевских „Петушков“».

… размышлять о миссии и предназначении не только людей, но и городов ими построенных.

На Дальнем Востоке нет городов, которые бы возникли сами по себе, завязались, как почки на дереве. Они придуманы, нанесены на карту рукой стратега. У каждого – своя миссия.

Южно-Сахалинск, сменивший японское гражданство на русское, – восточная рифма к Калининграду-Кёнигсбергу.

Магадан – восточный Петербург.

Петропавловск – и Мурманск, и Севастополь. Владивосток – тоже Севастополь, но ещё и Сочи вместе с Одессой.

Карту России можно сложить пополам где-нибудь по Енисею, и всё зарифмуется. Россия удивительно гармонична даже географически. В редком, как созвездие, разбросе российских городов есть высокая симметрия. Когда старая, первая Россия получила восточное отражение, страна наконец ощутила себя полной, целой. Без северов и востоков она была бы столь же ущербна, как без запада, юга или столицы".

Кроме всего прочего, в «Иероглифе пространства» рассказано о множестве человеческих судеб, связанных с Дальним Востоком, и почти каждая достойна отдельного романа, отдельного посвящения.

Например,  невероятная судьба Ощепкова, родоначальника советского дзюдо и создателя самбо. Ещё один «крестный отец» самбо, пишут о нем на страницах интернет. Вообще- то, он не «еще один», он просто один – родоначальник. Хотя, возможно, это и не так важно. Важно другое – его потрясающая судьба. 

Или невероятный кульбит в судьбе Григория Нелюбова, второго дублёра Гагарина. Это тот самый космонавт, не попавший в космос. За скандал в буфете он был исключён из отряда космонавтов и направлен в авиаполк, стоявший в Приморье. Крушения мечты Нелюбов не пережил, он погиб под колёсами поезда в возрасте неполных 32 лет. Трагический «роман», написанный самой жизнью. 

А чего стоят жизнь и судьба Анны Щетининой – первой в мире женщины, ставшей капитаном дальнего плавания! Ее называли лицом эпохи, символом морей, суровым шкипером. Она всю жизнь отдала морю.

Или Ларисы Попугаевой – геолога, открывшего якутские алмазы… 

Фото: Интернет

Долгие годы власть не признавала истинный вклад геолога в открытие коренных месторождений алмазов в Якутии, сразу позволившее СССР из «алмазопокупающей» страны стать алмазодобывающей. Государственные награды и учёные звания за её открытие получали совсем иные люди…

Фото: Интернет

На фото - Лариса Попугаева и Фёдор Беликов, единственный спутник и помощник в экспедиции

Василий Авченко рассуждает:

Останется ли от нас что-то – навсегда? Или – всё разрушится, зарастёт, растворится, исчезнет, подобно кильватерному следу и звуковому пунктиру морзянки?

Не знаю.

Знаю другое: главное – это слово, которое человек отправляет в эфир.

Для меня эта та книга, которая может быть не просто прочитана, а просто обязана со мной жить, напоминая, что жизнь, в общем-то штука далеко не так проста, как иногда кажется и главное в ней, в жизни – это не «печальное существование в бездействии» (с). Собственно, никого не призываю «работать над великим и грандиозным…» (с) 

И все же, берите в руки книги, читайте, думайте… и будьте счастливы. 

(с) Леон Баттиста Альберти  - ученый и ведущий теоретик искусства эпохи Возрождения.

Максимилиан Волошин. Путник по Вселенным.

"Путник по Вселенным". Концентрированная мемуарная проза Максимилиана Волошина. Своего рода путеводитель по многовариативности развития событий собственной жизни.

Фото: Интернет 

 Макс. Вечный Путник. Вершитель судеб. Ангел-хранитель людских душ. Творческий вдохновитель… etc. 

Он как истинный демиург умел создавать магическую реальность вокруг себя. Его особость, о которой многие много говорили и говорят…  Он верил в высшее предназначение всего. "Всюду – и в тварях, и в вещах томится Божественное Слово". Видимо, эта вера давала ему силу противостоять всем невзгодам и испытаниям. Разворот эпох. Переворот в сознании. Кровавый 1917 – й… Гражданская. 

Феодосия времен революционных потрясений.
Митинг социал-демократов Польши и Литвы, 1917 год

Не принимать весь ужас и мрак происходящего, держать сердце открытым. Не присваивать ярлыки: свой – чужой, плохой – хороший. Для него и красный офицер и белый – прежде всего, люди: "…всеми силами моими молюсь за тех и за других". Люди – живые. А значит, требующие личного участия, когда дело касалось спасения жизни человеков, например. 

Книга, как путь, конца которому нет и не предвидится. Когда захочется понять что-либо о мироустройстве и несправедливости… или наоборот – чуткости этого мира, возьмите в руки мемуарную прозу Макса Волошина. Иногда то, чего нам не хватает, лежит рядом… на расстоянии вытянутой руки. Надо бы только взять.

P.S. О Феодосии. О Максе. О Марине Цветаевой –  здесь

P.P.S.  А здесь  - о  Иване Константиновиче... и еще немного о моей любимой Фео.

Джеймс Болдуин: The Fire Next Time.

Сборник эссе  известного американского романиста, публициста, драматурга Дж. Болдуина «В следующий раз — пожар» (The Fire Next Time, 1963) 

О чем этот сборник? О положении чернокожих американцев, говорят критики, им вторят читатели. Но не все так буквально. Между строк – вечные темы. Что такое страх — страх перед злом, «которое во мне, и злом вне меня». О внутренней своей свободе – мнимой и настоящей. Болдуин позволяет читателю узнать ровно столько правды, сколько он в состоянии принять сам — и о себе самом, в том числе.  В хорошей литературе, как в жизни, мало героев и злодеев, и много запутавшихся людей, которые пытаются, как могут, сладить со своей путаницей. Писатель органично проникает в их мысли и чувства, препарируя тем самым самого себя, раскрываясь перед читателем… возможно и с не самой лицеприятной стороны. Иначе в этом нет силы. Иначе в этом нет смысла. 

Если кратко – это концентрированная правда жизни. Если расовая политика не изменится, если белое и черное население Америки, как Юга, так и Севера, не найдут новые формы взаимодействия, новые формы сосуществования, в которых цвет кожи не будет играть роли — той самой определяющей роли, - пишет Болдуин, - то в следующий раз это общество ждет пожар. Замените слова «черное и белое население» на кровоточащие синонимы и символы сегодняшнего дня… и вам все станет понятно. В следующий раз – пожар.

Почему именно Болдуин? Почему именно тема невольников Америки и завоевание свободы так резонирует? 

Фото: Интернет

Процитирую доктора филологических наук, преподавателя ЧелГУ, одного из уникальнейших специалистов по афро-американской и современной зарубежной литературе Ирину Михайловну Удлер: «потому что рабство – где бы оно ни было – ломает твою идентичность и ставит перед тобой страшные вопросы о твоей сути, имеешь ли ты право жить так, как ты живешь, даже среди насилия и жесточайших условий, принимать эту жить смиренно. И если это произошло, то ты уже не раб, а вся твоя жизнь – исход из рабства. Даже ценой жизни».